У меня нет ни единого сомнения в том, что я Будда. Это совсем не результат чтения текстов, подобных Уттаратантре, где говорится о том, что мои омрачения временны и не истинная моя природа; и я не из тех, у кого хватает ума опираться на логику и рассуждение — для этого я слишком недоверчиво отношусь к «я», которое на все это опирается. Нет, я верю в то, что я Будда, потому что мой учитель говорил мне, что я Будда, повторяя это вновь и вновь. Я из тех ленивых существ, кто довольствуется тем, что сказали другие, — особенно тем, что сказали мои учителя. Но, обратите внимание, мои учителя также сказали, что Будды — вообще все существа.

Увы, хоть я и Будда, этот Будда окутан коконом, подобно шелкопряду. Мой шелковый кокон всеобъемлющ, изящен и красочен. Этот кокон — ум. И приходится жить с этим умом так же, как приходится жить с завернутым ухом и родинкой у меня на верхней губе. Возможно, с завернутым ухом и родинкой на губе я мог бы поехать в Сеул, чтобы изменить их там до почти идеального состояния. Но если речь заходит об изменении или удалении ума, это совершенно другое дело.

Если бы ум оставался бездействующим, замороженным, это была бы совсем иная игра, но дело обстоит не так. Этот ум продолжает болезненно соображать, раздражающе примечать, изматывающе чувствовать, мучительно знать, неукротимо судить, безнадежно подтверждать и обманчиво сопереживать, опять и опять, непрерывно. Этот ум также продолжает лениво не понимать, запросто заблуждаться, слепо ошибаться в догадках и попросту постоянно не замечать Будду. Этот ум подобен прирученной обезьянке, знающей все трюки, которым научил ее хозяин — танцевать и крутить сальто, но она, похоже, понятия не имеет, как отстегнуть поводок, на котором сидит. Не лучше ли быть камнем или деревяшкой? В смысле, если б могли мы выбирать. Я не захотел бы быть андроидом у Филипа К. Дика — даже они страдают от чего-то, похожего на сочувствие.

Возможно, я изобразил ум как нечто заблуждающееся и несговорчивое, даже злобное, но не все так безнадежно. Ум может быть полезен. Настолько же, насколько ум — кокон, он же и путь, что приведет к Будде. Ведь тоскует по Будде именно ум. Именно ум восхищается Буддой. Когда ум загнан в угол страданиями, он желает пробудиться и стать свободным. Ум взаимодействует с миром от самого начала до самого конца существования — посредством зрения, обоняния, вкуса, слуха, осязания и познания, — что приводит к мириадам игр, цветов, форм и оттенков. И, подобно убийце, оставляющему пятна крови, ум, проникая и захватывая мир, всегда запечатлевает следы.

Как бы ни был ум неуловим, он, кружась в танце постижения запаха, запечатлевает самые глубокие следы. Казалось бы, запах неосязаем, и тем не менее оставляет сильнейшее впечатление. Даже спустя десятилетия, всякий раз, когда я пользуюсь мылом марки «Пирс», оживают воспоминания о моем дедушке Сонаме Зангпо, отце моей матери. Я не помню, как выглядело его полотенце, но этот аромат «Пирс» совершенно явственен. И запах горящего можжевельника, полыни и благовоний напоминает о том, как дедушка совершал ежеутренние подношения. Запах ячменя напоминает вечера, когда он подносил сур. Среди тех, кому предназначается это подношение, есть существа под названием теранг. Считается, что это гоблины с навязчивой привычкой прятать шутки ради то, что принадлежит людям. Они бывают так захвачены этими проказливыми играми, что целые эпохи напролет не вспоминают о еде и поэтому всегда голодны.

Мой дедушка был йогином. Большим домом он не владел никогда. Он постоянно перемещался. Помню, как в одном доме, где он жил, он занимал такую маленькую комнату, что в ней едва помещалась 

кровать. Рядом с кроватью была стена, а в стене — небольшое окошко, через которое виднелась соседняя комната, где все происходило. Там сидели люди и получали через то окно учения у Ламы Сонама Зангпо. Встречи с сановниками происходили так же. Через ту дыру его едва было видно.

Считалось, что он никогда толком не ложился спать, как нормальный человек, чего я не могу подтвердить, поскольку всегда засыпал до него. Рано утром, когда я просыпался, он обычно уже сидел, совершая молитвы, или медитируя, или заказывая написать картину, или еще что-нибудь. Все осуществлялось с кровати. Ближе к концу жизни он почти не ходил. Ранним утром, когда все просыпались, прислуживающий ему Цокола обычно приносил большое ведро с теплой водой, и дедушка умывал лицо мылом «Пирс» прямо на кровати. Никакого другого мыла он на моей памяти не использовал.

Теперь, спустя пятьдесят лет, едва завидев коричневатую прозрачность куска мыла «Пирс», я вспоминаю запах и тут же переношусь в крохотную комнатку в Хонцо, в Тхимпху или даже в еще более раннее воспоминание — в место под названием Куликата. Так же запах коров и коровьего навоза переносит меня назад в детство — наша семья держала нескольких коров. А кориандр, имбирь и чили забирают меня в Деватханг, в воспоминания о моей бабушке и ее бутанском салате из перцев чили.

Очевидно, не все запахи приносят хорошие воспоминания. Даже после стольких лет каждый раз, когда мимо громыхает индийский грузовик, облака выхлопов пробуждают неприятные воспоминания о путешествиях из Пхунцхолинга в Тхимпху в кузове грузовика. Я проделывал этот путь несколько раз, много лет назад, и он занимал три дня; а сегодня это путешествие всего на четыре часа. А может, вонь выхлопов меня так тревожит, потому что сразу после того, как во мне признали тулку, еще маленьким ребенком, я вынужден был попрощаться с дедушкой и бабушкой. Они шли со мной пешком целый день, провожая к ближайшей дороге, где ждал бортовой грузовик. Мы отъезжали, окутанные облаками выхлопов, и фигурка моей бабушки, плачущей на обочине дороги, делалась все меньше.

Считается, что все величайшие мастера обладают характерным запахом. Их дисциплина непричинения вреда и постоянной преданной помощи другим настолько сильна, что проявляется в виде благоухания — аромата благого поведения. Этот загадочный аромат был ощутим в комнате Кьябдже Дилго Кхьенце Ринпоче. Конечно же, комнату заполняло множество других запахов всевозможных субстанций. В нескончаемых ритуалах и посвящениях сгорало много благовоний. Кьябдже Дилго Кхьенце Ринпоче был одним из крупнейших распространителей благовоний традиции Миндролинг. Он также применял всевозможные мыла и кремы для увлажнения кожи. В его комнате всегда водился крем «Нивея» в синей железной баночке и тюбики с боролином. Но этот памятный неописуемый аромат исходил не от всех этих веществ, будораживших обоняние. Где бы ни появлялся Кьябдже Дилго Кхьенце Ринпоче, будь то такси в Катманду или скамейка на индийском вокзале, — везде ощущался этот запах, хоть мимолетно. Им пропиталась его одежда. Спустя годы после его ухода помню, как ходил в его комнаты в монастыре Шечен в Боуданатхе и пытался тайком понюхать кровать.

Недавно я побывал в Ля Соннери во Франции, где Кьябже Дилго Кхьенце Ринпоче много учил и где его кровать все еще стоит нетронутой, как будто он только что ненадолго отлучился. Я вошел в комнату и положил голову на кровать, — и память о запахе немедленно вернулась, почти тридцать лет спустя. Возможно, это была игра ума. Тем не менее, этого хватило, чтобы напомнить: сколько б я ни блуждал в этой иллюзии, я — Будда. Я — Будда.

Если знать, как использовать кокон, как размотать нить и сделать ее проводником, нить эта может привести нас к пробужденному состоянию. Подражая великому Сарахе, я простираюсь перед умом, подобным драгоценности, пусть даже, возможно, он и кокон.

Иллюстрация в начале эпизода: «Будда ТВ» корейского художника Нам Джун Пайка.