В отличие от большинства профессионалов, тулку не получают должностных инструкций. Им приходится руководствоваться лишь ожиданиями и пристрастными допущениями, исподволь накопленными за многие века. Стоит только обозначить ребенка как «тулку» (признанное воплощение тибетского буддийского мастера), по умолчанию предполагается, что он будет поддерживать линию преемственности, ее традиции и любое духовное наследие, которое он или она наследуют, вкладывая все свое время и силы в личное обучение и практику. От тулку ждут, что в свободное от учебы и практики время они будут строить новые храмы, издавать книги и заказывать несметное множество статуй и тханка. В моем случае, после того, как меня назначили Дзонгсаром Кхьенце Тулку, считалось само собой разумеющимся, что задача восстановления шедры Дзонгсар Кхамдже — которая, прежде чем ее разрушили в пору китайской «культурной революции», была одним из самых знаменитых центров буддийского обучения в Восточном Тибете — выпадет мне. Но поскольку тогдашняя неспокойная ситуация в Сычуани никакого восстановления старой шедры, по сути, не позволяла, новая шедра была основана в месте под названием Бир, что на севере Индии, где горстка тибетских лам и их последователей основали поселение тибетских беженцев.
Бир был крошечной сонной деревней, окруженной чайными плантациями и рисовыми полями. Поскольку лавки в нем торговали исключительно съестным, ламам приходилось ездить в Дели почти за всеми материалами, нужными для храмового строительства, — за гвоздями, шурупами, наждаком, краской, кистями, клеем и так далее. Когда в начале 1980-х мы взялись строить шедру — Институт Дзонгсар, — денег было настолько в обрез, что мы отправлялись в Дели ночным автобусом ДТК (Делийской транспортной компании), за день решали все поставленные задачи и, чтобы не платить за гостиницу, той же ночью и тем же автобусом возвращались в Бир. Проведя долгие полсуток в автобусе, петлявшем на невообразимой скорости по колеям, в которых едва можно было распознать дороги, рано утром следующего дня мы высаживались в Маджну-Ка-Тилле (МТ)[i], где мы нанимали тонгу (телегу, запряженную лошадью), чтобы отвезти нас в места вроде Чандни-Чоук в Старом Дели.
[i] Тибетская колония, расположенная в 5–6 км к северу от Красного форта.
В один из таких закупочных походов я наткнулся на потрясающе красивую статую Сарасвасти в натуральную величину, она стояла в витрине лавки статуй в Тамилнаду-хаусе. Отлитые из традиционного сплава «пяти металлов»[i] (бронзы) в чольском стиле; ее огромные глаза, «талия тонкая, словно пучок молний»[ii] и невообразимо пышные груди, «свежие, подобно едва народившимся бутонам лотоса»[iii], кому-то могли бы показаться несколько чрезмерными — скорее, как у персонажа комиксов, нежели у реального человека. В современной Индии этот стиль красоты сейчас не в моде и встречается редко. Но время от времени, если повезет, можно мельком увидеть такую женщину: от ее светлокожих сестер, следующих модным веяниям, ее резко отличает темная бархатистая кожа, подведенные каджалом веки обрамляют сияющий белок глаз с густыми ресницами, что моргают словно в замедленной съемке.
Впервые увидев ту статую, я даже и не задумался о том, чтобы обсудить ее цену, — каждый пенни был у нас на счету и шел на гвозди, краски и кисти. Вместо этого, всякий раз оказываясь в Дели, я специально ездил в Тамилнаду-хаус, чтобы просто посмотреть на статую в витрине. К счастью для меня, более десяти лет никто не проявлял ни малейшего интереса к ее покупке, а к тому времени мое финансовое положение достаточно улучшилось, чтобы попробовать поторговаться. Но как назло в тот день, когда я наконец вошел в лавку, решив заключить сделку, моей статуи Сарасвасти там не оказалось. И хотя я не забыл ни одной детали ее лица или очертаний, чувство утраты, которое я пережил в тот день, осталось со мной на долгие годы.
Династия Чола правила Южной Индией из города Танджавур в штате Тамилнаду почти четыре с половиной столетия (855–1280). Как пишет искусствовед Видья Дехеджиа в своей книге «Вор, укравший мое сердце»:
Члены правящего клана Чола проявили себя политически проницательными и честолюбивыми: их цари и царицы были утонченными, образованными и глубоко приверженными религиозному духу индуизма, особенно в благоговейном поклонении богу Шиве. Они поощряли строительство храмов и финансировали некоторые наиболее вдохновенные изображения своих божеств в бронзе. Нигде в Индии больше нет ничего похожего на эти бронзовые святыни: ни в Северной, ни в Западной, ни в Восточной Индии подобной традиции бронзовых обрядовых изображений не существует.
Последователи единобожия и коммунисты никогда не понимали отношений Индии с ее божествами. Даже язык, который они используют для описания священных статуй Индии, унизителен: статуи — это «идолы», а поклонение сводится к «идолопоклонству». Уничтожение подобных идолов служило предлогом для разграбления и разрушения множества храмов в Азии, как будто кресты, полумесяцы и звезды, а также серпы и молоты — не те же предметы их же разновидности идолопоклонства.
Если бы они только могли понять, что наш путь — это путь парадокса. Как сказал человек, ответственный за возникновение этого пути и известный нам как Будда:
Если кто-либо по форме распознает меня
или по звучному голосу ищет меня,
то этот человек находится на ложном пути.
Ему невозможно увидеть Татхагату.[iv]
Священные изображения буддизма, особенно изображения тантрического буддизма, — это не просто символы, представляющие божественное. Сколь бы неизмеримо мала или неизмеримо велика ни была вещь, все, что мы способны видеть, осязать, обонять и слышать, находится в поле божества, иногда называемого «рупакая». Следовательно, цель приверженного тантрики — установить связь с рупакаей (полем формы), это освободит вас от зацикленности на размере, цвете, форме и так далее. Но достигнуть этой цели можно, лишь двигаясь пошагово. Точно так же, выпив каплю морской воды, можно сказать, что пили из океана, так и начинающему тантрическому практику можно заявлять о непосредственном переживании поля божества, даже если этот тантрика применяет лишь крошечную статуэтку или картину.
Хотя я родился высоко в бутанских Гималаях, меня рано вытащили из родных мест, а затем большую часть моего детства таскали по Северной Индии. Поэтому юг мне удалось посетить, когда мне уже было хорошо за тридцать. К тому времени у меня, лысеющего, немолодого и видавшего виды, накопилось достаточно жизненного опыта, чтобы понимать: если я куплю статую Сарасвасти в магазине, пусть даже самом дорогом в Индии, я удовольствуюсь чем-то не первостатейным. Я же решил сделать все как полагается, и в том случае это начало заказать себе статую на уважаемом южноиндийском литейном заводе. Через несколько недель после того, как мой запрос на статую Сарасвасти в натуральную величину был отправлен мастеру-скульптору, меня пригласили посетить его литейную мастерскую в густых кокосовых рощах недалеко от Танджора в штате Тамилнаду, в благоприятную дату, определенную астрологами самого скульптора.
Мне, выросшему на севере Индии, где захватчики-моголы и британские колонизаторы привнесли в местную культуру кое-какие свои особенности, было любопытно увидеть юг, и я с нетерпением ждал знакомства с Индией, представленной в Ведах. И по пути в литейную мастерскую я решил воспользоваться возможностью и посмотреть несколько больших городов Южной Индии — Ченнаи, Тирупати и Пондичерри.
До этого я с головой погружался в изучение философии и практики тибетского буддизма, и дальше поверхностного знакомства с богатой индийской культурой мне продвинуться не удавалось. Как и для большинства тибетцев, индийская культура для меня сводилась к болливудских фильмам и кухне тандури. Куда ни глянь, высились над нами леса раскрашенных вручную рекламных щитов — некоторые высотой в шесть этажей — с афишами популярных фильмов: «Шолай» (1975), «Бобби» (1973) и «Гудди» (1971). Во время дивали, на индийских свадьбах, в чайных и всюду в тех местах, какие считались «индийской землей», из радиоприемников, магнитофонов и телевизоров звучали болливудские песни — и мы любили их! Впрочем, был ли у нас выбор?
Мои современники никогда не понимали моего увлечения древней индийской культурой и традициями и того, почему я восхищаюсь такими людьми, как Малликарджун Мансур и Бхимсен Джоши. Этот мой интерес, я считаю, происходит из кармической связи. Карма всегда играет большую роль в том, что нам нравится и не нравится. Отчего же еще мне бы вдруг захотелось часами ждать у мавзолея Хумаюна в Дели на изнуряющей жаре, чтобы послушать выступление таких гигантов, как Малликарджун Мансур и великий пакистанский певец Нусрат Фатех Али Хан? Не от влияния людей, окружавших меня в то время, так вышло — все они были совершенно равнодушны к индийской культуре и философии. И не в картинной галерее меня воспитывали. Словом, мой интерес мог вспыхнуть лишь благодаря кармической связи.
Великий мастер Сакья и один из столпов учения ламдре, Кхьенце Вангчук (1524–1568), говорил, что его дух воспарял всякий раз, когда он видел что-либо, хотя бы отдаленно похожее на дхал или чапати, и даже мимолетная встреча с каким-нибудь индийским йогином, дзоки, всегда делала день особенным. Возможно, как он предполагал, в одной из предыдущих жизней он был индийцем? Что наводит меня на мысль: может, моя почти иррациональная любовь едва ли не ко всему индийскому и убежденность в том, что британцы вытворяли с Индией нечто попросту неправильное, — кармический результат того, что я был панкаваллой у индийской элиты в пору британского владычества?
Вскоре внимательные друзья стали замечать, до чего я восхищаюсь классическим индийским танцем и музыкой. Так вышло, один из них был знаком с известной болливудской актрисой и танцовщицей из Ченнаи, великолепной Виджаянтхималой. Не могу сказать, какими увещаниями, но так или иначе моему доброму другу удалось уговорить Виджаянтхималу дать мне аудиенцию, и я наконец совершил свою первую поездку в Ченнаи.
[i] Панчадхату (санскр.) — сплав, предписанный в Шилпа-шастрах для изготовления священных изображений; состоит примерно на 90% из меди и на 10% из олова с добавлениями золота, серебра и цинка.
[ii] «Мой господин, правящий Аччирупаккамом, являет две формы, половиною себя обратив в кроткую девушку с талией тонкой, словно пучок молний. У него развевающиеся, спутанные волосы, подобные копне золота, в теле его цвет морского коралла смешивается с оттенком огня, а на широкой груди, обрамленной парными холмами плеч, он носит белую священную нить и густой пепел». 8. Аппар IV.8.10 [Приводится цитата из сборника «Теварам» (также «Деварам») священных гимнов тамильской шиваитской поэзии бхакти; в сборнике представлены три автора: Самбандар (VII в.), Аппар (VII в.) и Сундарар (VIII в.). — Примеч. ред. рус. пер.].
[iii] Изначально этими сравнениями поэты описывали супругу Шивы Уму, но с таким же успехом могут быть применены к чольской статуе Сарасвасти.
[iv] Из Алмазной сутры (Ваджраччхедика Праджняпарамита сутра). [Цит. по пер. Е. Торчинова. — Примеч. ред. рус. пер.]
Из Ченнаи происходит одна из старейших танцевальных традиций Индии — бхаратанатьям. Когда мы приехали, на улицах полно было девушек, наряженных в традиционные танцевальные костюмы, шедших на уроки танцев. Это было чарующее зрелище, еще более укрепившее мою решимость посетить, пока мы в Ченнаи, как можно больше танцевальных представлений, сольных концертов, концертов классической музыки, шоу и мастер-классов. Волшебное было время.
В тот день, когда Виджаянтхимала согласилась встретиться со мной, я направился к ее дому в самом центре Ченнаи и постучал в дверь. Пожилой мужчина — должно быть, ее муж —провел меня в гостиную. Виджаянтхимала приветствовала меня широчайшей и теплейшей улыбкой. Со мной она была предельно радушна, однако ей было любопытно, почему этот странный бутанец-тибетец настоял на встрече с ней. Я почти слышал, как она думает: «Что ему от меня надо?»
Поначалу я смотрел только на Виджаянтхималу — она лучилась. Но по мере того как я осознавал пространство, в котором мы находились, я понял, что ничего в доме не менялось и не переделывалось с тех пор, как его построили. Все равно что вернуться в то время, когда ни ИКЕА, ни модный дом «Фенди» даже не забрезжили в мыслях у их основателей. Мебель была старой и тяжелой, но за ней ухаживали с любовью, а деревянные стеновые панели светились теплым налетом пчелиного воска.
Мы уселись поговорить, и Виджаянтхимала предложил мне привычный стакан воды и индийский чай. Через несколько минут наш разговор был прерван коровьим мычанием — последнее, что, как мне казалось, я услышу в таком высокоэтажном благополучном районе. Мирно спящих коров я видел нередко в шелковых и ковровых лавках с кондиционерами — в разных частях Индии, однако в доме Виджаянтхималы корова была немыслима.
Заметив, что я заметил корову, Виджаянтимала открыла окно. И там, у нее в саду, мирно жевали сено четыре или пять коров.
— Это мои коровы, — сказала она как ни в чем не бывало. — Мы держим их в основном для молока, которое подносим на пуджах, но делаем и свое масло, пахту и панир. — Пока она говорила, дух коровьего навоза, какой ни с чем не спутаешь, пробрался в открытое окно и наполнил комнату, но хозяйка едва заметила это. Вспоминая прошедшие годы, я чувствую ностальгию по этому благородному, удобному, приземленному стилю жизни.
Из Ченнаи мы ехали восемь часов через кокосовые рощи и банановые плантаций. Незадолго до обеда мы прибыли в деревню возле литейной мастерской. Как и во многих других местах Индии, время здесь как будто остановилось. Коровы бродили повсюду, и было их куда больше, чем мы видим на севере. Прямо в центре деревни располагался красивый глубокий пруд, где купались сельчане. Замысловатые узоры ранголи[i] украшали почти все крыльца в деревне — узор никогда не смывают, а просто обновляют каждое утро.
[i] Ранголи — стиль индийского искусства. Узоры создаются на полу или столешнице с использованием, например, порошкообразного известняка, красной охры, сухой рисовой муки, цветного песка, кварцевого порошка, лепестков цветов и цветных камней. Ранголи применяется, чтобы «привносить свет» или же приветствовать в доме индуистских богов.
После того, как мы представились нашему хозяину и пообедали с семьей, я решил исследовать деревню. Проходя мимо открытых дверей соседней хижины, я узнал ребенка нашего хозяина, который, казалось, рисовал что-то на полу. Подойдя поближе, я понял, что это увеличенное изображение Кали Деви. Образ прорисован был великолепно, и цвета были ослепительны — должно быть, на это ушло несколько часов. Я наблюдал минуту или две, а затем продолжил свой путь через деревню в тени кокосовых пальм.
Примерно через полчаса, когда я вернулся в принимавший нас дом, мое внимание привлекло пение на санскрите и звон колокольчиков для пуджи. Я люблю послушать санскритские шлоки и звуки, сопровождающие индийские пуджи, поэтому я двинулся на звук — до хижины, мимо которой проходил ранее. Изображение Кали Деви было доделано, и теперь священник держал лампу и благовония, совершая ритуал подношения. Я тихо сел и смотрел до самого конца пуджи, когда картину стерли. Позже мне рассказали, что семья нашего хозяина ежедневно совершала этот ритуал на протяжении нескольких поколений и ни разу не пропустила ни одного дня.
В ту ночь, лежа на жесткой кокосовой подстилке, я слышал шелест крупных капель дождя по банановым и кокосовым листьям. Слушая, я вдыхал аромат влажной почвы, пока дождь поливал землю, и думал про себя: «Мир должен платить Индии, чтобы она оставалась такой же, — чтобы доказать будущим поколениям, что можно жить по-другому».
Наутро, чтобы прийти в литейную мастерскую в урочный час, мы встали задолго до рассвета. Когда мы прибыли, бригада мастеров уже работала, большинство почти нагишом, мунду[i] подвернуты вокруг талии. Под навесом с колоннами, освещенным резким светом неоновых трубок и древними подвесными масляными лампами (каких я сразу же возжелал себе), громоздились отливочные формы и статуи на разных стадиях изготовления. Некоторые только-только извлекли из изложницы, другие были наполовину готовы, а какие-то предстояло лишь отполировать. Совершенно очевидно, всем происходящим руководил харизматичный старик лет семидесяти, излучавший устрашающую властность, — вся команда боялась его. Это был мастер-скульптор. Поскольку он не говорил ни на хинди, ни на английском, мы нашли посредника, который понимал оба языка и мог перевести все, что мы говорили, на тамильский.
Хотя в то время я понятия не имел, как все это делается[ii], позже мне сказали, что мастер-скульптор вырезал восковую статую Сарасвасти, с которой была выполнена изложница. В то утро ее зарыли в землю, оставив отверстие для заливки расплавленного металла, а вокруг нее разложили цветочные гирлянды.
Мастер-скульптор велел мне сесть рядом с отверстием, а сам запел санскритские шлоки, останавливаясь только для того, чтобы прикрикнуть на своих молодых, облаченных в мунди помощников. Время от времени он закрывал глаза в молитве — казалось, надолго. Только тогда я понял, что этот человек не просто вел свое дело. Для него изготовление статуй божеств было не просто заработком и значило гораздо больше, чем просто сберегать метод литья по выплавляемым моделям. Его искусство было ему духовным путем, духовной практикой.
Когда ритуал закончился, солнце уже взошло, и лучи его просачивались сквозь кокосовые и банановые листья и украшали все вокруг нас ярко-зеленых и оранжевыми узорами. То, что осталось от церемонии, смотрелось неряшливо и прекрасно.
У меня осталось впечатление, что за истекшие столетия процесс изготовления статуй в чольском стиле изменился мало. Статуи, производимые этим южно-индийским литейным производством XXI века, изготавливались с использованием точно таких же технологий, которые применялись тысячу лет назад, когда были отлиты знаменитые чольские бронзовые скульптуры, каких теперь полно в музеях по всему миру. На мгновение показалось, будто рядом с нами присутствовали все древние скульпторы и умельцы Южной Индии.
Вот и весь сказ.
Мастер-скульптор сказал мне, что работа над статуей завершится через несколько месяцев и мне придется запастись терпением. Я поблагодарил его и спросил, могу ли я осмотреть мастерскую: вдруг найдутся скульптуры поменьше — в подарок друзьям. Может, маленький Ганеша? И, добавил я, устремив взгляд на великолепные подвесные масляные лампы, может быть, мастер-скульптор продаст мне несколько своих ламп?
Заключив сделку на две лампы, я побродил по мастерской. Среди пыли и хаоса я увидел образ Натараджи — Танцующего Шивы, Повелителя танца, и сразу понял, что он особенный: это чувство, как сказали бы буддисты, возникло из моей связи с этим божеством. Я не мог отвести от него взгляд.
Он носит женскую серьгу в ухе;
верхом на своем быке,
увенчанный белейшим полумесяцем,
его тело помазано пеплом сгоревшей земли,
Он вор, который украл мое сердце.[iii]
О том, чтобы обсуждать цену на это великолепное божество, я не мог даже помыслить. Однако, увидев, что меня заинтересовала эта скульптура, мои друзья и помощники принялись торговаться с мастером-скульптором. Ко всеобщему удивлению, он тихо заявил, что статуя не продается.
— Я сделал этого Натараджу для себя, — сказал он. Поэтому мои друзья сменили подход и стали умолять его продать нам статую любой ценой. Я же тем временем смотрел на Натараджу.
Наконец оторвав от него взгляд, я повернулся к мастеру-скульптору. Возможно, моя увлеченность Натараджей пробудила в скульпторе сострадание: впервые с тех пор, как мы приехали, он улыбнулся мне. Затем он согласился продать мне статую. В этот миг он мог бы в полной мере воспользоваться моим энтузиазмом и запросить непомерную сумму, но не стал. Он просто назвал свою обычную цену. Таковы достоинство и честность истинного художника и преданного в вере.
Шива также известен как Махадева, и в тибетской традиции Махадева — защитник Дхармы Будды. Во многих сутрах Шива упоминается среди тех, кто слушал учения Будды 2500 лет назад, поэтому мы можем считать его нашим собратом по Дхарме.
Несколько членов моей семьи очень любят Махадеву и делают все возможное, чтобы поближе с ним познакомиться. Как всегда в завораживающем мире тантры, одно есть все и все есть одно, плохое есть хорошее, а хорошее есть плохое, хозяин есть раб, а раб есть хозяин. Подобно тому, как Махадеву можно отыскать у трона могущественного Ваджракумары, его также можно рассматривать как Авалокитешвару. В Чиме Пхагме Ньингтик, одном из самых знаменитых учений-сокровищ Джамьянга Кьенце Вангпо, главное божество — Арья Тара, а супругом ей приходится не кто иной, как Натараджа.
Рассказывают много захватывающих историй о том, какие шалости вытворяет Шива, а также о его великой силе и сострадании. Особенно интригуют истории о том, почему, как и когда он в образе Натараджи (вольно переводится как «Повелитель Танца») исполнял свой нескончаемый танец. Вот одна такая притча:
Сегодня, Господи, исполни мое желание
Прими образ танцора и покажи мне свой танец.
Ты не ведаешь, чего просишь!
Приключатся беды. Не проси меня танцевать.
Если пущусь я в танец,
Капли нектара прольются с луны мне на лоб
И тигровая шкура, что на мне, оживет.
Этот тигр в ужас повергнет Тебя.
Если пущусь я в танец,
Змеи, мои украшения, расплетутся
И поползут по земле.
А затем они нападут на ручного павлина твоего сына.
Если пущусь я в танец,
Ганга в моих волосах прольется наземь,
Станет тысячеглавым потоком.
Кто сможет снова собрать ее?
Если пущусь я в танец,
Исполнятся жизни все погребальные земли,
Скелеты запляшут.
И это тебя испугает, Гаури.
Но все же, из любви ко всем существам
И чтобы исполнить твое желание,
Я станцую.
Сегодня Сарасвасти стоит у меня в саду среди цветов, насекомых и бесконечного количества названных и безымянных субтропических гималайских птиц, а Натараджа — во внутреннем дворе моего дома. В некоторых древнеиндийских храмах для таких статуй совершаются сложные ритуалы, в том числе ритуалы пробуждения божества, совершения утреннего омовения, предложения каждой трапезы и вечерние ритуалы танцев и музыки. Хотя я могу лишь возносить молитвы устремления, чтобы в бесчисленных жизнях удалось мне последовать примеру того, как все делается в тех храмах, я стараюсь ежедневно совершать по крайней мере одно-два ритуальных подношения обоим изображениям.
[i] Мунду — длинный кусок ткани, который мужчины в Тамилнаду носят обернутым вокруг талии.
[ii] Для тех, кто интересуется литьем по выплавляемым моделям, вот эта краткая видеозапись показывает все этапы процесса: https://www.youtube.com/watch?v=-IJoFq7Hk2s&t=42s.
[iii] Самбандар, гимн 1, стих 1. Пер. Индира Петерсон. «Стихи Шиве: гимны тамильских святых» (Принстон, Нью-Джерси: Princeton University Press, 1989), с. 270f. (Sambandar, Hymn 1, Verse 1. Trans. Indira Peterson, Poems to Shiva: the Hymns of the Tamil Saints (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989), p. 270f.)
Бир особенно влажен в сезон дождей, и несколько лет назад мои помощники были очень встревожены, обнаружив, что в моем доме и вокруг него живут две очень большие и очень ядовитые змеи. Целая армия бутанских и тибетских монахов и служителей обрушилась на мой дом с палками, намереваясь загнать змей в угол, заточить их в мешок, а затем выпустить куда-нибудь подальше от Лабранга. Их довод состоял в том, что ядовитые змеи опасны, и что необходимо подумать не только о моей безопасности, но и о безопасности всех, кто живет и работает поблизости.
Четыре местные индийские женщины, которые ухаживают за моим алтарем, прибираются у меня комнатах и в саду, совершенно опешили от всей этой суеты.
— В доме гуруджи всегда живут змеи! Конечно! Где бы им еще жить? Это самое подходящее место для змей — хотя бы потому, что Натараджа, Повелитель Танца, стоит прямо здесь, во дворе. — Для них было очевидно, что змеи, которых запросто можно было рассматривать как божеств или как украшения божеств, точно знали, где им следует жить. Подобно тому, как серьге самое место на женском ухе, так и дому змей самое место рядом Повелителем Танца. Для них статуя Натараджи — это не просто символ бога Шивы, он и есть Шива, и с ним следует обращаться так же, как с самим Шивой. Его следует потчевать любимой едой, давать возможность наслаждаться его излюбленными музыкой и танцами, а жить ему надлежит в чистом доме, окруженным заботой.
Мне стало стыдно. Эти женщины инстинктивно относились к моим статуям точно так же, как практикующие тантру должны относиться к тантрическим образам. Священные статуи — это просто произведения искусства и не символы или напоминания о божественном. Сама статуя, металл или камень, использованные для изготовления статуи, высота и вес статуи, ее блеск, даже пространство, в котором она обитает — а значит, и весь дом и все вокруг, — это божество.
Абсолютно смущенный, я тихо услал монахов прочь. Вот и весь сказ.
Recent Comments